«Я только военный человек и других дарованиев чужд»
(А.В.Суворов в работах историков)

Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский (1788—1850) — русский историк, внес весомый вклад в развитие исторической науки, архивоведения и источниковедения

Из книги «Словарь достопамятных людей русской земли»:

«Суворов, Александр Васильевич, граф Рымникский, князь Италийский, сын генерал-аншефа, сенатора и кавалера ордена Святого Александра Невского Василия Ивановича Суворова, родился в Москве 13 ноября 1729 года.
Отец его, человек просвещенный и зажиточный, приготовлял сына к гражданской службе, но Суворов с самых юных лет оказывал предпочтение военной: обучался с успехом отечественному языку, французскому, немецкому, итальянскому, истории и философии и с жадностью читал Корнелия Непота, Плутарха, описание походов Тюреня и Монтекукули; говорил с восхищением о Кесаре и Карле XII… <…>
Суворов приступил к исполнению обдуманного им плана — решился быть единственным, ни на кого не походить, отличался от всех своими странностями, проказами; старался по-видимому смешить, не улыбаясь, и в это самое время трунил над другими, осмеивал порочных или вещь предосудительную и получал желаемое, или отклонял неприятный разговор; забавлял и колол; не боялся простирать иногда слишком далеко своих шуток, ибо они обратились для него в привычку, удивляли каждого оригинальностью, переливались в сердца солдат, которые говорили о нем с восторгом в лагере и на квартирах, любили его язык и неустрашимость, были веселы, когда находились с ним. Он учредил для детей их училище в Новой Ладоге, выстроил дом на свое иждивение, и был сам учителем арифметики. Держась правила, что солдат и в мирное время на войне, Суворов обучал воинов своих разным маневрам и весьма желал показать им штурм. Мысль эта пришла ему в голову, когда он проходил с полком мимо одного монастыря: в пылу воображения тотчас составил он план к приступу, и полк, исполняя повеления его, бросился по всем правилам штурма, овладел монастырем. Екатерина пожелала увидеть чудака. Это первое свидание,— говорил Суворов,— проложило ему путь к славе <…>.

Все русское было близко к сердцу Суворова; любя Родину, он часто повторял: «Горжусь, что я — россиянин!» Подражавших французам в выговоре и ухватках спрашивал: «Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?» Итальянские простонародные песни чрезвычайно нравились ему, сходствуя несколько с русскими, особливо когда итальянец поет вдали, в чистом поле. Он переписывался с Державиным и Костровым: первый воспел его знаменитые подвиги в бессмертных стихах; Костров посвятил ему перевод свой Оссиана. Книга эта была любимым его чтением; он брал ее во все походы <…>.
Но с умом образованным, с начитанностью, Суворов имел предрассудки: не терпел, чтоб за столом его брали соль ножом из солонки; двигали ее с места или ему подавали: каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно, и тому подобное. Екатерина Великая, желая вывести Потемкина из ошибочного его мнения об уме Суворова, присоветовала ему подслушать их разговор из соседней комнаты. Удивленный необыкновенным остроумием и глубокомыслием Рымникского, князь Таврический упрекнул его, зачем он с ним не беседует таким образом. «С царями у меня другой язык», — отвечал Суворов. Проказничая в обществах и перед войском, он в кабинете диктовал диспозиции к сражениям, взвешивал в уме своем силы неприятельские, назначал позиции полкам, предписывал им новые действия, чертил сам планы или поправлял ошибки искуснейших своих генерал-квартирмейстеров, Шателера и Цаха, которые за то не сердились, но изумлялись и благодарили его <…>.
Однажды, разговаривая о самом себе, Суворов сказал окружавшим его: «Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при Дворе надо мною смеялись. Я бывал при Дворе; но не придворным; а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре I и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества. Если бы я был кесарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков» <…>.
Князь Александр Васильевич был женат на дочери генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского, княжне Варваре Ивановне, от которой имел дочь, княжну Наталью Александровну, вышедшую за обер-шталмейстера графа Николая Александровича Зубова, и сына князя Аркадия Александровича: он подавал большие надежды, но преждевременно лишился жизни в волнах Рымника».

Сергей Николаевич Глинка (1776—1847) — русский историк, писатель.

Из книги "Жизнь Суворова им самим описанная, или Собрание писем и сочинений его":

"Слог Суворова уподобляется одним только его подвигам. В мыслях и изречениях его то же, что и в военных его движениях: внезапность, быстрота и взор. Быстрым умственным взором сближал он самыя отдаленные и противуположные выражения и мысли. Вы вечны! вы кратки! – писал он к князю Потемкину. Какой урок предложен в сих двух словах величию человеческому!.. Краткая, скоротечная жизнь человеческая как мгновенное сновидение; но она вечна, она продолжается в столетиях подвигами славы и добродетели. Так мыслил Суворов и то же самое напоминал Потемкину.
Краткость Суворова происходила от изобилия и богатства мыслей. Каждым словом, каждою мыслию возбуждает он в уме множество других понятий: тою же силою, какою двигал полки, движет он и разум читателей. Сия сила заключается во всеобъемлющем взоре.<...>
Военный подвиг Суворова сходен с подвигом Юлия Кесаря. Но сколь различны намерения сих полководцев! Кесарь шел к пагубе отечества своего; Суворов стремился к обороне чужих областей, к защите веры, добродетели, - к спасению царств и народов. Он перешел за Адду для славы России и для избавления Италии от ига французов.<...>
Один иностранный писатель сказал, что Суворов не любил легких побед; можно прибавить, что он не любил и легкого многоречия.
Слог писателя называют зеркалом его души: Суворов оправдал сие изречение. Ненавидя пронырства и обманов, он называл дипломатический слог обманчивою двуличностью. Слог Суворова одноличен, как и слава его.
Слог Суворова ознаменован разительною истиною. Опровергая разглашения завистников, уверявших, что ему все удается по слепому счастию, Суворов отвечал: «счастие, по словам одного Римского Императора, ослиная голова в армии. Говорили: мне слепое счастие!» <...>
Нравственные изречения Суворова свидетельствуют, что он проник во все общественные отношения. «Вольность и равенство, - говорил он, - не могут долго стоять против веры и властительства. Безбожие поглощает государства и Государей, веру, права и нравы».

ЧИТАТЬ КНИГУ В ЭБ ГПИБ России

Петрушевский Александр Фомич (1826 — 1904) — русский военный историк, генерал-лейтенант. Автор наиболее фундаментального исследования биографии А.В. Суворова

[Чрезвычайно цельный тип военного человека]. Из книги «Генералиссимус Князь Суворов»

«Я только военный человек и других дарованиев чужд», — писал Суворов про самого себя. Эта характеристика верна не безусловно; стоит только припомнить мирную деятельность и службу Суворова на Кубани, в Крыму, в Польше, почти везде, где ему приходилось заниматься гражданскими делами долго. Но перевес его характерных военных качеств над всеми остальными был так велик, а военно-боевая натура так полна, что его военное поприще затмило все прочее. Во всех войнах за последние 30 лет, где Суворов принимал участие, он резко выделялся из ряда; второстепенная и третьестепенная роли, ему выпадавшие, ограниченная сфера действий, конкуренция военных талантов екатерининской эпохи, несправедливости высших начальников — ничто не в состоянии было затереть Суворова. Все степени он взял с боя.
Приступая к изображению его характеристики, следует начать с указания, что он был чрезвычайно цельным типом военного человека вообще, или, в обширном смысле, солдата. Мало сказать, что военное дело и конечное его выражение — война — были его страстью, они были его жизнью. Вне военной профессии для него не существовало деятельности, которая могла бы его сколько-нибудь удовлетворить; когда в 1798 году ему показалось, что военное поприще его кончилось бесповоротно, он пожелал идти в монастырь, т. е. отрешиться от мира и посвятить себя Богу. Он был военным до последних мелочей будничного житья, но, понимая военное призвание и служение широко, он, наперекор понятиям времени, употребил всю силу характера, чтобы образовать свой ум и обогатить его познаниями, притом не одними специальными. Относился он к изучаемому в высшей степени сознательно и своеобразно; все добытое путем науки перерабатывалось в нем в нечто совершенно новое, свое собственное.<…>

Патриотизм его был горячий, живой, но вместе и сознательный. Любя Россию, русский народ, русскую жизнь с их национальными особенностями, он, однако, понимал, что национальные физиономии не могут быть одинаковы. Несмотря на саркастическое свойство своего ума, он не издевался над чем бы то ни было только ради того, что оно не русское; не считал все свое хорошим, все чужое дурным. Он гордился именем русского не потому, чтобы признавал немца или француза низшими людьми, а потому, что был родным сыном России, сердце его билось русской кровью и в -полном соответствии с сердцем действовал разум. Он видел, что Европа ушла дальше России и особенно прельщался картиной современной Англии, но не сделавшись от этого англоманом, он в ту же силу не был и французофобом, и патриотизм не побуждал его «травить» немца или поляка. Изучив в молодости несколько языков и продолжая изучать другие почти до своей кончины, он довольно часто и употреблял их устно и письменно, не считая это грехом антипатриотическим. Ту же мерку прилагал он и к другим, не терпя в них только слепой подражательности иноземному и обезьянства. Говоря про одного русского сановника, который не умел по-русски писать, Суворов заметил, что это стыдно, но простить все-таки можно, лишь бы он думал по-русски».

Богданов Андрей Петрович — советский и российский историк, доктор исторических наук

Из книги «Суворов. Победитель Европы»:

«Умерщвление плоти, коим на протяжении тысячелетий гордились иноки, было для полководца обычным бытовым правилом. Не давая никаких обетов, Суворов всю жизнь не позволял себе вкусно есть и мягко спать. Постелью его была в лучшем случае жесткая походная кровать, которая стояла и в палатке, и во дворцах, где ему частенько случалось жить. В пищу он употреблял в основном каши, иногда добавляя в рацион рыбу и мясо. Он строго соблюдал посты, предлагая всем для здоровья поститься и в неурочное время. Питьём ему служили квас и ягодные напитки. Солдатам тогда был предписан алкоголь, но Суворов и здесь ограничивал себя от «роскошеств»: принимал в лекарственных дозах лишь анисовую настойку.
Под мундиром будущий генералиссимус носил простое солдатское бельё. В нём, — а не в шикарных батистовых рубашках с жабо, как обыкновенно изображают, — он нередко скакал в бой, сняв сковывающий его тщедушное тело мундир. Скакать полководцу приходилось на неприхотливых и низкорослых казачьих лошадках: крупную лошадь его коротенькие ноги не могли крепко охватить. Конечно, Александр Васильевич в зрелые годы мог завести и роскошные одеяния, и породистых (при этом небольших) арабских коней, и иные «лакомства». Но, каждодневно борясь с физической немощью за право переносить тяготы наравне с вверенными ему солдатами и офицерами, он не давал себе никаких поблажек.
В глазах людей XVIII в., когда мода на роскошь у состоятельных мужчин достигла наивысшей точки, а идеалы святых подвижников были отодвинуты салонными идеями Просвещения, сибаритства и вседозволенности, такое поведение выглядело чудачеством. Зачем месить грязь с солдатами, если штаб-офицер и тем более генерал мог добраться до места в карете или просто не участвовать в учебном походе? Зачем Суворову вообще понадобилось учить солдат совершать изнурявшие и перенапрягавшие его самого марш-броски?! Зачем идти в атаку на самом опасном участке, если можно командовать боем с предписанного генералу места в тылу?!!
Прямого ответа на эти вопросы Суворов никогда и никому не давал. Все его слабости, с которыми полководцу приходилось каждодневно бороться, были надёжно скрыты даже от ближнего окружения, кроме денщика, взятого Суворовым в услужение из крепостных крестьян. Именно на него падала обязанность лечить отбитый зад и стёртые седлом ноги полководца, унимать кровь из открывшихся старых ран и вообще приводить измученного Суворова в состояние, годное к «действительной службе».
Однако, начав подвиг борьбы с плотью стремлением «стать, как все», настоящим солдатом, Александр Васильевич достиг в преодолении своей немощи невиданных высот. Сделав этот подвиг повседневным, он устремился к пределу самоотвержения, равно в труде и в бою. Равняясь на простого солдата, он постоянно, день за днём, поднимал «планку» физических и моральных нагрузок, равно на подчинённых и самого себя. Это делалось не с конкретной целью научиться тому и сему, это было постоянным процессом самоусовершенствования. Прежде всего, усовершенствования духа Александра Васильевича, привыкавшего повелевать материей.
В постоянных тренировках рождались и всемирно известные суворовские «чудо-богатыри», для которых не было ни природных преград, ни слишком сильного противника. Слова «тяжело в ученье — легко в бою» звучат в этом контексте не столь уж хрестоматийно. Появляясь там, где по физическим законам и испытанным правилам войны он никак не мог быть, бросая своих солдат в бой на многократно превосходящего неприятеля, требуя от них: «Делайте на войне то, что противник почитает за невозможное», Суворов всего лишь пользовался плодами того, как он воспитал самого себя, а вместе с собой — и своих богатырей.
К тому, что Суворов стал солдатом и генералиссимусом вопреки своим физическим данным, но исключительно благодаря силе духа, следует добавить, что он отнюдь не был «золотым мальчиком», начавшим военную карьеру благодаря влиятельным родителям».

[А.В.Суворов о Наполеоне]. Из книги «Суворов. Правила военного искусства»:

«Поражения избежал только Наполеон. «Бог в наказание за мои грехи, – сетовал в Итальянском походе Суворов, – послал Бонапарта в Египет, чтобы не дать мне славы победить его». Наполеон, как известно, бросил свою армию в Египте и устремился в Париж, получив письмо Талейрана: «Суворов каждый день торжествует новую победу; покоритель Измаила и Варшавы, впереди которого идет фантастическая слава, ведет себя, как проказник, говорит, как мудрец, дерётся, как лев, и поклялся положить оружие только в Париже… Франция гибнет, не теряйте времени». Нет сомнений, что и генерал Бонапарт, попытавшись остановить тщательно продуманный Суворовым марш из Северной Италии на Париж, был бы разгромлен, подобно генералам Макдональду, Жуберу и Моро» <...>
За Суворовым были записаны такие высказывания о Наполеоне после его блестящей Итальянской кампании: «О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун! Он побеждает и природу и людей. Он обошел Альпы, как будто их и не было вовсе. Он спрятал в карман грозные их вершины, а войско свое затаил в правом рукаве своего мундира. Казалось, что неприятель тогда только замечал его солдат, когда он их устремлял, словно Юпитер свою молнию, сея всюду страх и поражая рассеянные толпы австрийцев и пьемонтцев. О, как он шагает! Лишь только вступил на путь военачальства, как уж он разрубил Гордиев узел тактики. Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска – более не надобно. Сопротивники его будут упорствовать в вялой своей тактике, подчиненной перьям кабинетным, а у него военный совет в голове. В действиях свободен он как воздух, которым дышит. Он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей! Вот мое заключение: пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем. Великие таланты военные достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, – он погибнет».

Минаков Сергей Тимофеевич — российский историк, доктор исторических наук, профессор

Преданный России и воинской славе. Из книги «Росский Тюренн: опыт сравнительной военно-исторической антропологии»:

«Он был неравнодушен к славе, признанию своих полководческих заслуг. Более того - он не переносил «военного бездействия». Он хотел и любил воевать. Поэтому свое недовольство павловскими нововведениями в русской армии, Суворов предпочел бы выразить иначе. Он серьезно подумывал о том, что традиционно никак не вяжется с представлениями о русском полководце. Суворов, по свидетельству его биографа, «снова подумывает о волонтерстве в другую армию, но международное положение усложнилось». Однако он опасался неожиданно для себя «оказаться в рядах противников русской армии». Этими размышлениями Суворов делился с людьми, пользовавшимися его доверием. В своем письме к Д. И. Хвостову от 6 января 1797 г., очевидно отвечая на вопрос своего корреспондента по этому поводу, фельдмаршал пишет: «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил».
Впрочем, завершение этого письма весьма показательно. Мотивируя свой отказ перейти на службу в другую армию, Суворов продолжает свои размышления и доводы, обнаруживающие некоторую неуверенность в выраженном ранее категоричном отказе. «Разве без головы, - допускает он все-таки возможность перехода в чужую армию, - или прусский в прусской службе». Говоря «разве без головы», Суворов, скорее всего, имел в виду, не становясь во главе чужого войска. Однако завершает свое письмо полководец вполне определенной и решительной фразой: «кокард Петра Великого, который я носил и не оставлю до кончины моей». Впрочем, в эту фразу, можно истолковать и более широко в политическом смысле. Для Суворова «кокард Петра Великого» не только знак «русской армии», но и знак «монархический». Всплывет аналогия с «роялистскими кокардами», которые носили дворяне-сторонники короля во Франции, не признавая революции и борясь против нее. Вот почему Суворов не исключает свой переход в прусскую армию, как армию «монархии», а не «республики». Русский полководец по политическим убеждениям не сомневающийся монархист.
Но более интересно то, что А.В. Суворов, не исключая полностью для себя переход на службу в «иноземную армию», в таковой видит лишь одну - армию прусскую, прусского короля! Кажется парадоксальным и не понятным, не логичным поведение и настроение русского полководца: он конфликтует с императором Павлом I из-за того, что последний вводит в русской армии «прусские порядки», но сам не исключает для себя переход в прусскую армию. Однако ситуация, как мне кажется, разрешается самим же Суворовым. В следующем своем письме к Д.И. Хвостову от 10 января 1797 г., жалуясь на отношение к нему со стороны императора и на «прусские порядки», Суворов пишет: «Мою тактику прусские принимают, а старую, протухлую оставляют: от сего французские их били. ...Не зная моей тактики, Вурмзер есть в опасности». Из сказанного следует, что русский фельдмаршал готов перейти на службу в прусскую армию именно потому, что в этой армии как раз и принимают «суворовскую тактику». «Прусские порядки», вводимые Павлом I - это «старые прусские порядки», от которых сами пруссаки уже отказались. И вновь в конце письма Суворов заявляет по поводу возможности служить в какой-либо «иноземной армии»: «Я, Боже избавь, никогда против отечества». Однако это его заявление вовсе не означает, что он решил полностью закрыть для себя перспективу перехода в «иноземную армию». Он лишь исключает свой переход в армию такой страны, с которой воевать России существует вероятность. Пруссия и прусская армия, в этом смысле, несомненно, были исключены в условиях борьбы с «карманьолцами», т.е. революционной Францией.
Вне всякого сомнения, его Отечество - Россия. Суворов - русский человек. И все-таки он человек своего времени, своего воспитания. Он полководец, выросший из ХVII-ХVIII вв., на примерах полководцев - своих предшественников, он профессионал, он - солдат. Подобно Тюренну, принцу Евгению Савойскому, графу Морицу де Сакс и др. он имеет еще одно «Отечество» - Войну. Ей он служил всю свою жизнь. Ей он посвятил всего себя. Ей он был готов служить в любом месте. Собственно говоря, он уже был «наемником», когда через императора Павла I его нанял для службы австрийский император и он в 1799 г. возглавил русско-австрийские войска. Он получал австрийские и итальянские ордена, он получил титул Светлейшего Князя Римской (читай: австрийской) Империи. В его сознании оказалось единственное нравственное препятствие, мешавшее решительному уходу из русской армии и переход на службу к другому государю, — это Россия и русская армия. Он опасался, что его «служение Войне» в составе «чужой армии» может столкнуться с его преданностью и «служением России».
Отрицательное отношение Суворова к военным реформам императора Павла I, а также его конфликт с императором, тем не менее, не мог нарушить в сознании Суворова один из нравственных запретов - ни при каких обстоятельствах не выступать против носителя императорской власти, персонального «священного» воплощения Российской империи. В разные времена при Екатерине II и при Павле I, будучи обласкан властью или гоним, Суворов не скрывал ни своего удовлетворения, ни своего недовольства, но никогда не допускал мысли использовать вверенные ему войска, их преданность и любовь для исправления государственно-политических обстоятельств. Императорская власть всегда оставалась для него священной, а он ее Верноподданным, Слугой и Солдатом России и Российской Империи.
Посвятив всю свою жизнь служению истребительной стихии Войны, подчиняя ее буйную разрушительную энергию своей воле, направляя и используя ее во благо России, Суворов стремился хранить нравственную чистоту своих помыслов и действий. Ведомый великим для него примером единства полководческого мастерства и нравственной безупречности, воплощенном в личности Великого Тюренна, он признавался: «Всю свою жизнь я проливал потоки крови, но лично не убил и мухи».

Балязин Вольдемар Николаевич — советский и российский историк, кандидат исторических наук, доцент и писатель.

Из книги «Фельдмаршалы России: Суворов, Кутузов, Барклай»:

«Он начал Швейцарский поход, ставший венцом его воинского искусства, вознесший его выше покоренных им альпийских вершин. И эту его лебединую песню справедливо назвали «орлиным полетом».
Приказ императора Франца о передислокации русских войск в Швейцарию Суворов получил 16 августа. Но он не спешил с его выполнением, ибо его войска стояли под крепостью Тортона и пока еще не могли ее взять. Как только 31 августа Тортона капитулировала, армия Суворова выступила в поход. Через шесть дней армия подошла к подножию Альп, к городку Таверна. Здесь русских должны были ждать продовольствие, фураж, орудия, мулы и лошади, которых обещал доставить Мелас. Но ничего этого не оказалось, а когда обоз прибыл, выяснилось, что доставлено меньше половины обещанного. Пришлось спешить казаков, превратив их в пехоту, и за счет казацких коней пополнить недостаток лошадей и вьючных мулов. Закончив приготовления для перехода через Альпы, Суворов распустил слух, что выступить сможет не ранее 20 сентября. А сам выступил гораздо раньше и, послав в обход Альп шеститысячный отряд генерала Розенберга, уже 10 сентября подошел к перевалу Сен-Готард, занятому восемью с половиной тысячами французов.

13 сентября русские двинулись на перевал. Впереди шел отряд Багратиона, который, карабкаясь по страшным кручам, выбивал огнем и штыком засевшего за глыбами камней и скалами неприятеля. Упорно сопротивляясь, французы уходили от русских, пятясь к перевалу, и возле деревушки Госпис остановили русских, заняв заранее подготовленную позицию.
Суворов шел к этой позиции следом за неприятелем и, дойдя до Госписа, сам дважды поднимал в атаку свои главные силы, но обе его атаки были отбиты с большим для русских уроном. Потери наступающих превысили тысячу человек. В четыре часа дня Суворов повел войска в третью атаку. И в этот момент все увидели, как под низкими тучами, нависшими над левым флангом французов, на заоблачных высотах, показались солдаты Багратиона, совершившие обход противника. Почти тотчас заметили это и французы и, поняв, что оказались между двух огней, стали поспешно отходить к деревне Госпенталь. Заняв перевал Сен-Готард, Суворов дал солдатам короткий отдых в католическом монастыре капуцинов, стоявшем на самой высокой точке перевала, а затем начал спуск.
Французы из отряда генерала Лекурба ждали русских на новой позиции. Первая попытка выбить их успехом не увенчалась. Но в семь часов вечера в тылу неприятеля появился отряд Розенберга. Батальоны Суворова бросились в штыки, сбили Лекурба с позиции и ворвались в Госпенталь.
Суворов тут же послал депешу Римскому-Корсакову: «Несмотря на задержку, на следующий день рассчитываю быть у Альтдорфа». Однако на пути к Альтдорфу Суворова ждало еще одно неожиданное препятствие. Он не ожидал встретить Лекурба, полагая, что тот ушел в долину. Но Лекурб, повторяя Суворова, за ночь перешел через дикий хребет Бетцберг в две с половиной версты высотой, без дорог, по отвесным кручам, и раньше русских занял позицию у них на пути, возле деревни Гешенен за Чертовым мостом.
Войска Суворова, выйдя из монастыря капуцинов, по дороге соединились с отрядом Розенберга и двинулись дальше правым берегом реки Рейсы. Через версту суворовцы увидели огромные отвесные утесы, спускающиеся к реке. Сквозь один из утесов был пробит туннель в восемьдесят шагов длиной, настолько узкий, что по нему могла пройти только одна навьюченная лошадь.

Разумеется, Лекурб занял выход из туннеля, полагая, что горсти солдат будет достаточно, чтобы не пропустить неприятеля через «Урзернскую дыру», как называли туннель местные жители. Первыми на ружейный огонь и картечь французов напоролись солдаты авангарда Милорадовича. Атаковать «дыру» в лоб было бессмысленно. Милорадович остановился и затеял перестрелку, в то время как Суворов послал в обход туннеля два отряда в триста и двести егерей, которые зашли в тыл защитникам Чертова моста, расположенного за «Урзернской дырой». Чертов мост лежал ниже туннеля, в конце крутого спуска. Мост назывался так, потому что под ним на глубине в двадцать пять метров мчалась, сдавленная скалами, бурная горная река. После Чертова моста дорога упиралась в отвесные скалы противоположного берега Рейсы, поворачивала направо и спускалась к реке, а затем, по второму мосту, можно было снова перейти на другой берег.
Первым отрядом егерей командовал полковник Трубников, вторым — майор Тревогин.
Как только егеря Трубникова, словно снег на голову, упали на французов, солдаты Милорадовича прорвались через туннель и бросились к Чертову мосту. В это время над позицией неприятеля появились отряд Тревогина и другие отряды, посланные Суворовым следом за ним. Французы, отступая, лишь повредили мост, не успев до конца разрушить его, а это, конечно же, не сильно задержало наступление русских, которые под огнем засевших неподалеку солдат Лекурба перебросили несколько бревен, связав их офицерскими шарфами, и перебежали через мост.

Французы отступали шаг за шагом, не сдавая без боя ни пяди земли. И все же русские упорно шли вперед. На следующий день Суворов занял Альтдорф и, спеша на помощь Римскому-Корсакову, решил пойти к месту назначенного заранее соединения, деревне Швиц, по самой короткой и самой трудной дороге — через хребет Росток, — используя две узкие горные тропы, по которым в это время года поднимались только самые смелые и опытные охотники за горными козами.

Оставив для прикрытия небольшой отряд в Альтдорфе, Суворов в пять часов утра 16 сентября начал подъем в горы. Впереди снова шел Багратион. Через двенадцать часов он перевалил через хребет и вышел в Мутен — деревню, лежавшую уже в долине. Солдаты Багратиона пятнадцать верст несли на руках по горным тропам орудия и зарядные ящики. Весь их путь был усыпан трупами: солдаты срывались в пропасти, умирали от старых ран и полного изнеможения. В пять часов вечера Багратион выбил из Мутена французский гарнизон, и к ночи весь авангард был уже в Мутенской долине.
Через три дня в долину собрались остальные войска Суворова. Но еще задолго до сбора Суворов послал вперед полковника Сычева с сотней казаков, приказав узнать, где Римский-Корсаков и что с ним. Сычев вскоре вернулся и сообщил, что Корсаков разбит в бою под Цюрихом, а победитель его — Массена - стягивает войска к Швицу, и, таким образом, Суворов окружен. У Массены было более сорока тысяч солдат и офицеров, у Суворова - едва пятнадцать тысяч усталых, обессилевших воинов, почти без артиллерии. Суворов собрал военный совет, где единогласно было решено прорываться. Немалую роль при принятии такого решения сыграло красноречие полководца.
Затем Суворов обратился к солдатам. Он сказал: «Штыки, быстрота, внезапность — вот наши вожди». И в этом не было преувеличения, ибо патроны, картечь и ядра кончились. Суворов продолжал: «Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель пьет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него как снег на голову: рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться. Кто испуган, тот побежден вполовину. У страха глаза велики — один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имея цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед: поравняйся с ним, обгони - слава тебе!
Я выбрал Цезаря. Альпийские горы за нами - Бог перед нами. Ура! Орлы русские облетели орлов римских!»